М. И. Махаев. Петербург в гравюрах Махаева.

Часть 3

Стаффаж на московских проспектах был выполнен подмастерьем М. Р. Рыковым. Указание на это мы находим в распоряжении канцелярии Академии наук, посланном Махаеву в Москву: «А надлежащие в форт-грунте всякие фигуры к украшению сделать подмастерью Рыкову гак как оные сделаны при проспектах санктпетербургских со общего согласия с мастером Махаевым».

Кроме проспектов, Махаев исполнил четыре рисунка интерьеров.

В августе Махаев закончил работы в Москве и вернулся в Петербург. В Академии наук из восемнадцати снятых проспектов были гравированы две серии видов (9х11). В первую серию «Виды триумфальных арок Москвы» вошли шесть проспектов и «Вид Кремля из Замоскворечья между Каменным и живым Мостом к полудню», который в 1766 году был увеличен Махаевым в четыре раза и помещен в нижней части «Плана царствующего града Москвы с показанием лежащих мест на тридцать верст вокруг». В нем Махаев поднимается до уровня лучших листов своей петербургской серии. Ему удалось необычайно поэтично передать то впечатление, которое произвел на него целый лес возвышающихся на противоположном берегу шатров, луковиц и шпилей. В зеркальных водах Москвы-реки отражаются и скользящие по ней лодки, и шатры кремлевских башен, и арки Каменного моста. Лишь стаффаж на переднем плане, исполненный Рыковым, несколько нарушает общее впечатление и отличается от стаффажа Махаева в петербургских проспектах застылостью движений и неуклюжестью некоторых фигур.

Из подписей на гравюрах «снимал М. Махаев» очевидно, что рисунки были исполнены с применением камеры-обскуры. Если в петербургских гравюрах перспективы улиц и набережных уводят глаз зрителя вдаль, то маленькие гравюры с видами Москвы создают впечатление замкнутого пространства. В Москве не было прямых длинных улиц, к которым Махаев привык в Петербурге. Для передачи прихотливого сочетания зданий требовался совсем другой метод изображения. Махаев сталкивается с трудностями в передаче древнерусской архитектуры и поэтому иногда допускает в рисунках перспективные погрешности. Несмотря на это, московские виды, выполненные им, сыграли важную роль в переходе от проспекта к городскому пейзажу в русском искусстве XVIII века.

М. И. Махаев   Вид Кремля из Замоскворечья между Каменным и Живым мостом к полудню. 1766 г. Гравюра по рисунку М. И. Махаева. Государственная публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Последняя большая работа, в которой Махаев принимал участие,— подготовка рисунков к альбому «Подлинное представление строениев и саду, находящихся в одном из увеселительных домов, называемом Село Кусково, принадлежащее его сиятельству господину графу Петру Борисовичу Шереметеву», на титульном листе которого указано: «все сии изображенные виды, посредством перспективных правил, на месте сняты и произведены российскими художниками под смотрением импер. Акад. наук мастера Михаила Махаева». Здесь Махаев выступает уже не как непосредственный исполнитель, а как руководитель работы — под его началом трудится группа русских рисовальщиков, он же проверяет, правит и апробирует снятые проспекты. В изданном в Париже альбоме запечатлены архитектурные сооружения усадьбы: дворец, Грот, Эрмитаж, Оранжерея, Итальянский и Голландский домики, Круглая беседка на канале, беседка в Зверинце, каскады, церковь, созданные как иностранными архитекторами, так и «домовым его сиятельства русским архитектором же Федором Аргуновым». В гравюрах, изображающих виды Кускова, архитектура господствует над мотивами природы, что объясняется характером регулярного парка и задачами, стоявшими перед художниками, — создать «подлинное представление строениев и саду» П. Б. Шереметева. Гравюры альбома «Кусково» ценны как материал для изучения архитектуры и парков подмосковных усадеб XVIII века.

Человеческие фигуры на гравюрах этого альбома очень отличаются от фигур на рисунках Махаева — изысканные дамы и господа в манерных позах и иногда в фантастических костюмах совершенно не связаны с окружающей обстановкой. Это объясняется тем, что стаффаж был исполнен позднее в Париже П. Лораном и другими французскими граверами.

Творческая работа Махаева не ограничивалась снятием проспектов. Кроме сделанных им рисунков интерьеров Успенского собора и Грановитой палаты в Кремле (1763), известен исполненный совместно с французским художником де Белли рисунок «Тронный зал в Зимнем дворце» (1767) с изображением приема турецкого посольства в четвертом Зимнем дворце в 1764 году.

Большинство работ Махаева известно по гравюрам, выполненным другими мастерами с его рисунков. Сам Махаев, хотя и умел гравировать, ограничивался большей частью вырезанием надписей. Д. А. Ровинский насчитывает всего восемь листов, награвированных самим Махаевым, в том числе два портрета — поясной и в рост — «первого русского солдата» Сергея Леонтьевича Бухвостова, которого «по конец жизни и самой его кончины свидетелем» он являлся, как гласит подпись под одним из портретов. Бухвостов первым записался в 1683 году в потешный (впоследствии Преображенский) полк и участвовал позднее в Полтавской баталии и во всех походах Петра. При взятии Щецина он был тяжело ранен. Петр I произвел его в майоры артиллерии и назначил в Петербургский гарнизон, где Бухвостов служил до самой смерти в 1728 году. После заключения Ништадтского мира Петр I приказал скульптору К. Б. Растрелли сделать бронзовый бюст Бухвостова, который тот исполнил в 1724 году. При императрице Анне Иоанновне этот бюст был передан в Кунсткамеру Академии наук, но впоследствии пропал. В начале XVIII века неизвестным художником был написан поясной портрет Бухвостова, который в зеркальном отражении гравировал Махаев в 1760-х годах, т. к. его подпись под гравюрой гласит: «Акад. Наук ландкарт. грав. и в перспективе мастер», а этим званием Махаев подписывался, начиная с 1760 года.

М. И. Махаев   Вид Кремля из Замоскворечья между Каменным и Живым мостом к полудню. Фрагмент.

Работа в Академии наук давала Махаеву возможность встречаться с рядом выдающихся людей того времени, что, несомненно, оказало влияние на формирование его личности. В 1740 году географический департамент возглавлял известный швейцарский ученый профессор Леонард Эйлер. Карты России, планы Санкт-Петербурга и Москвы, подготовлявшиеся в географическом департаменте, резались на медных досках в ландкартно-словорезной палате. Махаев выполнил надписи к ним на русском и латинском языках. В 1757 году во главе географического департамента стал М. В. Ломоносов, с которым Махаева связывала совместная работа на протяжении многих лет. Так, еще в 1752 году Махаев вырезает написанные Ломоносовым тексты на щитах гробницы Александра Невского. Великий русский ученый проявлял интерес к работам своего талантливого соотечественника. Как о том свидетельствуют документы, в начале 1760-х годов у него находились десять из восемнадцати проспектов, исполненных Махаевым в Москве. В марте 1766 года Махаев знакомится с архитектором В. И. Баженовым, вернувшимся из-за границы после стажировки, и поддерживает с ним тесные отношения вплоть до отъезда зодчего в Москву в ноябре того же года. Многолетняя работа под руководством крупного живописца XVIII века Валериани и одного из образованнейших ученых Российской Академии наук, первого историка русского искусства Якоба Штелина способствовали формированию его как художника.

Заслуживает внимания разносторонняя педагогическая деятельность Махаева. Одну группу учеников он обучал писать и резать литеры. В 1763 году его воспитанник Лев Терской стал во главе ландкартно-словорезной палаты. Пройдя серьезную школу у Валериани, Махаев с 1758 года сам обучал учеников теории и практике снимания видов. Об этом рассказывают его рапорты в канцелярию Академии наук за 1759—1766 годы. Вначале он давал ученикам перерисовывать чертежи из книг по перспективе, знакомил их с теорией перспективы. Затем они копировали рисунки фасадов зданий. На последнем этапе Махаев учил их рисовать с натуры. В июне и июле 1760 года он показывал трем ученикам — Ивану Скорнякову, Василию Усачеву и Семену Лапкину, как пользоваться «математическим инструментом» для съемки проспектов с натуры. Одновременно ученики занимались рисованием в рисовальной палате Академии наук. После смерти Махаева его жена писала в прошении в Академию о том, что он старался «с крайнею ревностью и усердием знание свое разделять со определенными к нему учениками, которых не только академия наук, но и академия художеств довольное число имеет, достигших руководством его до совершенного искусства». Хотя имена пейзажистов второй половины XVIII века — учеников Махаева нам не известны, созданная им школа перспективного рисования, через которую распространялся его метод работы, а также исполненные им проспекты сыграли важную роль в развитии русского городского пейзажа.

О последних пяти годах жизни Махаева известно из его писем к тверскому помещику Н. И. Тишинину, которому он помогает в проектировании и украшении новой усадьбы Тихвино-Никольское на Волге по случаю предполагаемого посещения усадьбы Екатериной II во время ее путешествия в мае—июне 1767 года. Многолетняя работа Махаева как рисовальщика городских видов и знакомство с ведущими архитекторами того времени развили в нем понимание архитектуры и ее законов. Об этом свидетельствуют его письма. Свои мысли Махаев иллюстрирует рисунками в тексте: между строчками много набросков, которые поясняют архитектурные замыслы Махаева. К проектированию помещичьего дома на «итальянский манер» (т. е. в стиле рождающегося классицизма) и триумфальной арки в усадьбе Тишинина Махаев привлек и своего знакомого — архитектора В. И. Баженова. Последний, в связи с отъездом в Москву, не довел проект триумфальной арки до конца. Махаев завершил его сам и самостоятельно выполнил некоторые рабочие чертежи. «Инвенции» стихов к картинам для триумфальных ворот были заказаны Махаевым Штелину, который сочинил их на немецком языке. Махаев заказал перевод стихов на русский язык и переписал его начисто. Кроме того, Махаев участвовал в проектировании садовых павильонов, в частности грота: «А о внутренности стараюсь собрать лучшие мысли и с натуры срисовав композировать». Оформление декоративных украшений усадьбы к приезду Екатерины II по заказу Махаева выполняли известные в то время в Петербурге живописцы Мина Колокольников и Федор Задубский. Виды усадьбы по описанию ее владельца были исполнены Махаевым в предназначенных для гравирования рисунках, из которых два изображали прибытие Екатерины II в поместье Тишинина.

М. И. Махаев   Проспект Биржи и Гостиного двора. 1750-1752 гг. Гравюра Е. П. Елякова по рисунку М. И. Махаева. Государственный Русский музей.

Письма к Тишинину рисуют Махаева как человека образованного, с широким кругом интересов. Он уделяет в них большое внимание книгам, газетам, журналам. В XVIII веке журналы фактически заменяли газеты, из которых в то время выходила только одна — «Санкт-Петербургские ведомости», которую Махаев также посылал Тишинину. «В вечеру вчера приехал ко мне г-н Эмин. Я его кстати и спросил точно упоминая по вашему требованию российской истории продолжение ответствовал, что в исходе ноября или в декабре 3-й том, а в феврале или марте 4-й будут готовы, а там как дело покажет и сидел часа с два». Сам факт знакомства с Эминым характеризует Махаева как человека передовых взглядов. Федор Александрович Эмин был одним из первых романистов в России, он пропагандировал в своих романах пользу просвещения, необходимость труда, писал об ужасах крепостного права, непорядках в суде, всеобщем преклонении перед высокопоставленными лицами. Эмин издавал один из лучших сатирических журналов того времени — «Адскую почту», который публиковал материалы о крепостном праве, семейных нравах, воспитании, подражании иностранцам и тому подобное.

Мысли, которые Махаев высказал в письме к Тишинину в марте 1766 года, характеризуют его как передового человека своего времени: «...ежели б многие господа дворяне оставя свои роскоши в беспутных забавах, да принялись бы за надобные, и славу приносящие с пользою труды, беспорно наше б государство другим лутчим ни в чем не уступало, но еще б и превзошло».

Сам Махаев был человеком кристально честным, оберегал свое доброе имя в глазах не только начальства, но и подчиненных ему учеников. В ответ на просьбу Тишинина исполнить для него гравюру Махаев пишет, что сделал бы это для него бесплатно, да сам сейчас резать не в состоянии, а ученикам поручать не хочет, ибо «могут тогда из почтения сделать, да представьте какие при том опасности мне они могут в подозренье счесть что он де получает нам не дает за труд».

Своему корреспонденту он сообщал и политические новости. Работая в ландкартно-словорезной палате, Махаев раньше других знал о предстоящих военных и политических событиях. Так, в 1768 году он писал: «...так же начинаю о Малороссии, Польше и окололежащих мест новейшие карты». В январе 1769 года он сообщал: «Так же новая ж большая карта пространная Польши да далее турецких границ, включая Малороссию и окололежащие места весьма обширно делается». Актуальность этих новостей становится понятной, если принять во внимание, что в это время готовился первый раздел Польши (1772). Из писем Махаева мы узнаем о реакции в столице на войну России с Турцией, которая происходила в это время: «Здесь так о войне с вероломными турками мало говорят и мало страшатся, что будто как за ее и в завине нет».

М. И. Махаев   Проспект вниз по Неве реке между Зимним её Императорского Величества домом и Академией наук. 1750-1752 гг. Гравюра Г. А. Качалова по рисунку М. И. Махаева. Фрагмент. Левая часть. Государственный Эрмитаж.

Новости, которые Махаев сообщал о себе, были большей частью безрадостные. В связи с открытием в Санкт-Петербурге Академии трех знатнейших художеств, в Академии наук произошли перемены: «рисовальщики лутчие отпущены из академии по причине, что на то особо есть Аккад[емия] Художеств и другие, не принадлежащие до Акад[емии] Наук, в том числе и моя должность оставляется, а только быть при ландкартном департаменте, куда и учеников более придали». «А перспективная должность едва ли будет у нас а в новой Акад[емии] по штату следовало и Усачеву быть не у чего, а ландкартам неучился». Махаев очень беспокоился о судьбе своего лучшего ученика, которому с 1758 года передавал свое умение и знания. Годы учения у Махаева не пропали для Усачева даром — по увольнении из Академии наук он обучал перспективе учеников Академии художеств до 1771 года, после чего был вновь принят в Академию наук архитектурным помощником — столь основательными оказались его знания в области черчения и архитектуры.

С середины 1760-х годов вся художественная деятельность сосредоточилась в стенах новой Академии художеств. Махаев был вынужден прекратить работу над видами Санкт-Петербурга и последние годы жизни вновь работать в ландкартно-словорезной палате Академии наук.

В 1764 году подполковник А. И. Свечин снял четырнадцать видов городов Поволжья. Вместе со своим учеником Усачевым Махаев перерисовал заново двенадцать из четырнадцати проспектов Свечина, исправил в них перспективные ошибки и привел их к одному формату. Он изменил композицию проспектов: изображение города вместо растянутой горизонтальной полосы смещено в центр листа, по краям ограничено «кулисами» (деревьями или парусами лодок). Пейзаж изображен конкретно, с подробной передачей всех деталей. В проспекты вкомпонованы фигурки людей, занятых различными работами (плотники, лодочники, крестьяне). Стаффаж на волжских проспектах был исполнен подмастерьем Рыковым. В течение 1766—1768 годов проспекты Свечина были исправлены Махаевым и в декабре 1768 года переданы в гравировальную палату.

В июне 1766 года Махаев исполнил в технике резцовой гравюры тезис Соловецкого монастыря. В центре листа он поместил панораму монастыря, которую рисовал не с натуры, а скомпоновал еще весной 1751 года, согласно правилам перспективной науки, взяв за основу известную гравюру братьев Зубовых. В верхней части листа — сцена Преображения с Моисеем, Илией и местными святыми Савватием, Филиппом, Зосимой и Германом. По сторонам листа, справа и слева, — по четыре клейма с деяниями соловецких святых основателей монастыря Савватия и Зосимы. Фигуры их хорошо нарисованы, имеют правильные пропорции, переданы объемно. Клейма обрамлены изысканным барочным орнаментом, просветы между клеймами заполнены стихами. Гравюра, вероятно, понравилась архимандриту Соловецкого монастыря Досифею, потому что в конце января 1769 года Махаев сообщает Тишинину: «на сих днях по любопытству отец архимандрит соловецкий приехал мальчика поручить в мою опеку», т. е. в ученье.

М. И. Махаев   Проспект вниз по Неве реке между Зимним её Императорского Величества домом  и Академией наук. 1750-1752 гг. Гравюра Г. А. Качалова по рисунку М. И. Махаева.   Фрагмент. Правая часть. Государственный Эрмитаж.

Условия жизни у Махаева были тяжелые. Женившись, он в начале 1750-х годов построил в долг домик на отведенном Академии наук участке на 15-й линии Васильевского острова. В то время это была глухая окраина Санкт-Петербурга, ибо даже спустя полтора десятилетия, в 1767 году, Комиссия о строении города Петербурга предложит считать чертой городской застройки на Васильевском острове 13-ю линию. Сам Махаев писал в доношении, что дом его находится «в лесу и близ полковых лагерей», поэтому зимой и летом был отдан под солдатский постой, а кроме того, в летнее время двор отдавался под печение солдатам хлеба, поэтому печи там топились днем и ночью, а это ежечасно грозило пожаром. Помимо того, не имея собственных слуг, Махаев был вынужден по распоряжению полиции нанимать за свой счет «немалою ценою» дневной и ночной сторожевой караул к находящимся по соседству казенным строениям. К тому же за время поездки Махаева в Москву в 1763 году дом его был разграблен, и он лишился оставленного здесь имущества. Многолетняя добросовестная работа не принесла Махаеву материального достатка. До конца жизни он получал жалованье 300 рублей в год, и только в 1763 году, после съемки московских проспектов, ему по именному указу Екатерины II стали дополнительно выплачивать из средств академической книжной лавки еще по 200 рублей в год, ввиду «прибыли, которую он трудами своими принес академии», как сказано в резолюции Академии наук.

Как выглядел Махаев, мы не знаем. До нашего времени не дошло ни одного его портрета, хотя в августе 1767 года он сообщал Тишинину: «А Мина Колокольников здесь на днях писал с моей рожи на остаток в потомство, а не для себя». Некоторые исследователи не без основания предполагают, что на второй гравюре с предполагаемым портретом Бухвостова в рост, запечатлен сам Махаев. На ней представлен старый человек, стоящий посреди комнаты, опершись обеими руками о палку. На нем незастегнутый полушубок, под которым видны жилетка и шейный платок, и высокие сапоги на меху. Слева у окна стол, на нем лежит большая толстая книга. За окном — поросшая деревьями и кустарником местность с постройками вдали. Ряд подробностей на гравюре (гражданская одежда, книга на столе) заставляет усомниться в том, что это портрет солдата, а не художника. Пейзаж за окном также напоминает о местоположении дома Махаева на краю города.

Махаев скончался в ночь на 25 февраля 1770 года. Об этом сообщила в Академию наук его жена Фекла Семеновна в прошении о материальной помощи. Она осталась с семнадцатилетней дочерью Анной и годовалым сыном Дмитрием. У семьи ничего не было, кроме обветшавшего дома на окраине Васильевского острова.

Так прошла жизнь талантливого русского графика Михаила Ивановича Махаева.

Успешно овладев законами перспективной науки, частью — самостоятельно, по книгам, частью — под руководством живописца Валериани, Махаев создал замечательные проспекты Петербурга, нарисовал не просто статичные виды города, а наполнил их движением, сумел точными деталями передать биение пульса российской столицы и свое, глубоко личное отношение к увиденному. Пейзажи Петербурга, исполненные за десятилетие с конца 1740-х до конца 1750-х годов, являются высшим достижением Махаева, которым он сказал новое слово в русском изобразительном искусстве.

После основания Академии художеств туда переместился центр художественной жизни России. Мастерские Академии наук отныне выполняли лишь подсобные работы, связанные с научной деятельностью. Махаев был вынужден вновь вернуться к гравированию надписей и выполнять мелкие поручения Академии. Поэтому в 1760-е годы он не смог подняться до уровня проспектов, созданных им в предыдущее десятилетие. Однако своими лучшими работами он навсегда остался в истории русского искусства.

Современники признавали не только мастерство Махаева-художника, но и высоко оценивали его как человека. Кратко и выразительно сказал о нем французский живописец де Велли: «Сверх же его знания в Художестве содержал он себя всегда так исправно и добропорядочно, как то честному мастеру надлежит».

Прошло более двухсот лет. За это время намного дальше убежали вдоль Невы набережные, на ее одетых в гранит берегах выросли новые архитектурные ансамбли, «мосты повисли над водами». Сотни художников изображали за это время город. Но и до наших дней не потускнел труд «видописца» Михаила Ивановича Махаева, рисунки которого запечатлели неповторимую красоту города на Неве в середине XVIII века.

По книге: К. В. Малиновский «М. И. Махаев»