Художник Борис Заборов
Художник Борис Заборов, который ныне живет в Париже, выехал из СССР в 1981 году, а с 1983 года начал уже работать с одной из самых знаменитых парижских галерей — галереей Клода Бернара. Мало кому удавалось совершить столь быстрый рывок.
До 1982 года я вообще о Борисе Заборове не слышал. Да и неудивительно. До эмиграции он жил в Минске, в движении художников-нонконформистов участия не принимал, работал в книжной графике, иными словами, в той области, где советский художник в то время пользовался, пожалуй, наибольшей свободой. Заборов оформил около четырехсот книг и приобрел достаточно широкую известность, он полюбил книжную графику, однако, по его собственным словам, мучился все время от сознания, что занимается не тем, чем ему бы хотелось, — не живописью. Правда, в свободные часы Заборов писал картины. «Но это, — говорит он, — было нечто дилетантское, потому что нельзя заниматься живописью урывками, эпизодически».
Разговаривая в Париже с художником, я сказал ему, что видел однажды его картину на выставке здесь еще до того, как он обрел себя. «Это была моя старая работа, — ответил Заборов, — еще советского периода. В то время, то есть когда я серьезно не писал, на меня оказывали влияние самые разные художники, и особенно сильное — Олег Целков, которого я знаю уже более тридцати лет».
Та картина, о которой я напомнил Борису Заборову, действительно перекликалась по колориту и по настроению с полотнами Целкова. Но уже через год Заборов был совершенно иным живописцем. Это его движение к себе было стремительным и казалось уверенным и как бы легким, во всяком случае со стороны. А между тем все было не так уж просто.
Первый год на Западе оказался для художника самым сложным в его жизни. То, что он увидел в галереях и музеях Парижа, на выставках в парижских салонах, внезапно перевернуло все его годами складывавшиеся представления об искусстве. Художественная информация, которую опрокинул на Бориса Заборова Париж, как говорит сам художник, ошеломила его. Все, что он делал прежде, показалось ему ложным, надуманным, неискренним. И Заборов стал искать в самом себе, под напластованиями прошлых представлении что-то свое, подлинное, какое-то зернышко, которое можно было бы взрастить.
Я помню первую персональную выставку Бориса Заборова в Париже в 1982 году. Множество портретов, пейзажи с деревенскими домами крупным планом — все в приглушенных, светлых, серовато-серебристых, завораживающих тонах. И все эти картины казались фактурными, хотя на самом деле никакой фактуры не было, художник лишь создавал иллюзию ее присутствия.
На той же выставке кто-то мне сказал, что, работая над портретами, Заборов использует старые фотографии. Это, признаться, вызвало у меня тогда негативную реакцию, художник — и фотографии! Понадобилось время и долгий разговор об искусстве, чтобы я смог увидеть его картины заново, без предубеждения и оценить их по достоинству.
А фотографии появились вот почему. Когда, отбросив груз прошлых представлений об искусстве, Борис Заборов искал свой путь живописца, он вспомнил свои студенческие годы. В те давние времена он писал портреты с натуры. Его привлекали человеческие лица, особенно глаза. И хотя Заборов понимал, что нелепо, даже глупо возвращаться в Париже к своим студенческим опытам, но мысль о портрете не оставляла его. И однажды Заборов внезапно вспомнил о своей коллекции старых фотографий.
С какой целью он их собирал? О нет, она не имела отношения к искусству. Просто, будучи натурой, подверженной ностальгии, он испытывал ее, даже уезжая ненадолго из родного Минска, скажем, в Архангельск. Старые фотографии неизменно вызывали у Заборова это чувство тоски. И вот он стал собирать студийные снимки. Это сейчас хороший фотограф может моментально зафиксировать любое ваше движение, в том числе и движение души. Студийная фотография запечатлевала людей в определенном состоянии, они должны были замирать перед камерой и в течение двух-трех секунд, позируя, сохранять на лице какое-то одно выражение.
«Видимо, — говорит Заборов, — этот момент отрешенности, которая появляется в глазах людей, смотрящих в камеру перед вспышкой, создает какое-то особое настроение. Это настроение, очевидно, и волновало меня. Мне всегда хотелось, видя студийные портреты, по выражениям лиц, по глазам попытаться мысленно реконструировать жизнь этих людей, их характеры, представить себе их прошлое».
Думаю, что дальнейшее понятно. Редкая коллекция Бориса Заборова, о которой он вовремя вспомнил, помогла ему найти себя как художника. Реконструируя на полотнах человеческие характеры, он как бы вырывает этих людей из прошлого, из небытия. Отсюда и приглушенность тонов в его картинах. Как говорит сам Заборов, он просто не может увидеть прошлое в ярких красках. Работая, он использует почти всю живописную палитру, но с помощью лессировок добивается негромкого, если так можно выразиться, звучания красок. По той же причине — изображается то прошлое — Заборов создает на своих картинах довольно сложную поверхность, как бы вибрирующую, часто с потерями, со следами времени.
В таком же ключе написаны и картины Заборова со старыми деревенскими домами. Тут уж видна, как говорится, невооруженным глазом ностальгическая связь с недавним прошлым...
Тот художник Борис Заборов, которого мы знаем теперь, образно говоря, родился в Париже. Но никакого влияния современное искусство на него не оказало. Конечно, в Париже у него произошла переоценка ценностей, изменились привязанности в области классического искусства, он обогатился какими-то техническими приемами. Но разве это главное? Разве это помогло ему сформироваться? Нет, Заборов искал — и нашел. Его идея использовать для творчества старые студийные фотопортреты была столь оригинальной, во всяком случае незатасканной, а ее воплощение в картинах оказалось настолько убедительным, мастерским и своеобразным, что ни о каком серьезном влиянии на него говорить не приходится. И недаром, как только он осуществил свою идею, на его работы немедленно обратили внимание и галереи, и коллекционеры, и любители живописи.
Глаза, смотрящие с портретов Бориса Заборова, встретились с глазами зрителей. Между ними произошел контакт. Это было то, чего добивался художник. Он выявил свою индивидуальность. Он нашел себя.
Из книги: Александр Глезер "Русские художники на Западе"
»
